|
Павел Лобанов.
НОЧЛЕГ
...А знаешь, друг мой, мне всегда
казалось, что есть что-то особенное,
неповторимое в той жизни, которая
протекает в частных домах, как их
называют в городе. Ночи, проведенные
в них - конечно, в гостях, у тетушек,
бабушек двоюродных и прочей родни -
запоминаются особо.
Обыкновенно гостю отводят лучшую -
по крайней мере, так думают радушные
хозяева - постель. И вот уже погашен
свет, и ты лежишь, вдыхая тишину и
легкую земляную сырость - в таком
доме никогда не бывает слишком
жарко, даже летом, в июльские
знойные дни, входишь в него, как
вошел бы, смывая усталость, в
спокойную и чистую воду лесной,
торфяно-черной речки, и глаза твои
отдыхают в мире приглушенных
оттенков и насыщенных красок, не
размытых всеуравнивающим сиянием
летнего азийского солнца.
Ты пытаешься расправить
натруженные члены, удобнее
раскинуть их по чуть волглым
простыням, вытягиваешь ноги,
поднимая их выше, гораздо выше дна
того углубления в панцирной сетке, в
котором ты покоишься, лежа на
домодельных перинах, или, на худой
конец, на паре ватных одеял,
брошенных на довоенный еще, с
полочками и зеркалом на высокой его
спинке, диван, и вдруг ощущаешь, что
стопы твои упираются в
никелированные прутья
совнархозовских времен кровати или,
соответственно, в кожею обтянутый
деревянный валик.
Расставшись с мечтою растянуться во
весь рост, ты ложишься на бок, слегка
скрючившись, впрочем, вполне уютно,
и обнаруживаешь, что свет,
проливаемый бессонным уличным
фонарем - устроенным на обычном
деревянном столбе и снабженным
старомодным жестяным колпаком - не
дает раствориться во тьме
обстановке выделенной тебе комнаты
- всем этим комодам под кружевными
салфетками, светло-лаковым
шифоньерам и круглым столам.
Лучшим ночником послужил бы он, будь
ты в постели не один - серебристым
отсветом, лунным русалочьим блеском
облил нагое тело твоей подруги,
колдовски изменил лицо, милосердно
скрадывая оспинки ли, морщинки -
первые приметы грядущего увядания.
Но нет ее рядом, она далека, и давным-давно
вы расстались. Слепящий луч, легко
одолевающий и закрытые веки,
световой демон жалит и мучит, не
давая уснуть, нагоняя тоскливые,
тревожные воспоминания. Последние
дни, проведенные вместе, как тяжки,
как томительны они были. И
расставание - ранившее душу,
несмотря на непонимание и
отчуждение, разделившие вас.
Расставание не принесло облегчения,
и теперь, поворачиваясь то на один
бок, то на другой, кажется, целыми
часами ты не можешь уснуть,
обливаемый ледяным светом уличного
фонаря. Шкафы тихо, недвижно стоят
по углам, и если даже тебе суждено
погибнуть в этой комнате, они
останутся молчаливыми,
бесстрастными свидетелями
происходящего - было на их веку и не
такое. Измученный неясным
предчувствием опасности,
воображаемыми духами и вполне
реальным гулом проводов на ветру
или мерным капаньем воды на кухне,
или тиканьем часов за стеной,
пытающийся выше подняться на
гигантской подушке, чтобы хоть
немного выпрямить ноги или уйти от
падающего из окна светового потока,
преследуемый воспоминаниями о
горестных и невозвратных днях,
исполненный сожалений об уходящей
молодости, раз за разом начинающий
думать о приятном и считать овечек
или слоников, не думать вообще ни о
чем, ты снова подносишь к лицу левую
руку, стараясь - тщетно - различить
положение стрелок.
"Сколько времени прошло, а я даже
глаз не сомкнул!" - думаешь ты и,
отбросив коротенькое одеяльце,
неожиданно для самого себя
вскакиваешь с постели. Стопы твои
звонко шлепают по полу - ночная
тишина хранит каждый звук, не
смешивая его с другими, отчетливо
выделяя, придавая особую значимость.
Ты тщишься хоть чем-то - узенькими ли,
в четверть окна, шторами, они
сдвигаются с оглушительным, как
кажется тебе, дребезжанием, или
старыми, найденными тут же, газетами,
прикрепляя которые, ты втыкаешь
извлеченные из жестяной круглой
коробки с разным хламом и дрязгом,
стоящей на подоконнике, булавки и
значки ГТО в оконную раму,
выкрашенную - это ясно видно и
сейчас, как видно и кусты под окном,
зубцы штакетника, пыльную дорогу и
темную массу дома напротив - белой
эмалью… хоть чем-то тщишься ты
остановить поток света, неслышимый
его водопад, подобно моряку,
замкнутому в тесном трюме,
пытаешься ты закрыть погибельную
пробоину, но все так же победительно
свет врывается в комнату, не
позволяя тебе лечь в постель и
утишиться, уснуть, будя все еще
невыносимо живые воспоминания,
сводя с ума.
Наконец, труд завершен. Снова ты
ложишься и снова вскакиваешь, когда
возведенная тобою преграда
обнаруживает свое несовершенство -
газеты, шурша, сползают на пол, или
же оказывается, что шторы
пропускают луч, направленный тебе
прямо в глаза. На ощупь выбираешься
ты в сени или в прихожую,
невозбранно, не боясь уже кого-либо
разбудить, включаешь там свет,
вступаешься в ничейные, общие,
заляпанные грязью ботинки без
шнурков, накидываешь на плечи
куртку - ночами прохладно. Откинув
крючок, выходишь на крыльцо,
спускаешься осторожно по ступеням,
стараясь не потерять болтающегося
на ноге ботинка. Уверенно, как будто
сам его туда положил, достаешь
спичечный коробок из правого
кармана хозяйской куртки,
закуриваешь.
Ночной воздух свеж и легок, он
приятно контрастирует с дымом
сигареты. Воздушные струйки
заползают под куртку, холодят грудь,
охватывают запястья, болтающиеся в
широких рукавах. Громада дома
заслоняет двор, и тебя вместе с ним,
от резкого уличного света, лишь на
верхний, под самой крышей, край
дровяника или стайки падают его
лучи. И, не забиваемые сиянием огней
большого города, дружно являются на
чистом небе яркие, чуть мерцающие
звезды. Через все ночное небо
тянется столь редко видимая в
городе млечная река. Большая
Медведица, Малая, многие иные, вовсе
незнакомые тебе созвездия горят над
тобой - указывая ли путь, напоминая
ли о нравственном законе.
Когда окурок второй сигареты
обожжет тебе пальцы, ничуть не
раздосадованный этим,
умиротворенный созерцанием вечных
светил, затмеваемых, однако, блеском
полудня, заметив, как за это время
одна из ярких звезд - Сириус, не
Сириус, этого ты никогда не знал -
скрылась за нависающим темной тучей
краем крыши, наслушавшись вдосталь
отдаленного перебреха собак,
темными, сонными комнатами
возвращаешься ты к своему ложу.
Как и когда приходит конец
бессоннице, никому не известно.
Посередине увлекательного и
сладкого утреннего сновидения ты
вдруг открываешь глаза и видишь, что
вся комната наполнена радостным
теплым светом. Ослепительно
блистают подоконник и полоска стены
рядом с ним, освещенные прямым
солнечным лучом. В доме тихо.
Приглушенно, как через ватное
одеяло, доносится уличный шум - гул
моторов, шорох шин, иногда - стук или
выкрик. А вот, лежа в постели, ты
слышишь близкие, почти над самым
ухом, голоса, хруст гравия под
ногами - кто-то прошел вдоль ограды.
Ты проснулся свежим и бодрым - на
часах уже около двенадцати. Ты легко
поднимаешься с постели и, отбросив в
сторону шторы, замираешь - в оправе
окна перед тобой предстает картина
солнечного дня во всем его
великолепии. Пунцовые, нежно-розовые,
белые, как юная плоть, не помышляя об
увядании, цветут в палисаднике
гвоздики. Чуть колеблются листья
тополей и яблонь-ранеток. Пыльная
дорога так весело освещена солнцем,
что кажется, будто мрачная ночь не
наступит в твоей жизни больше
никогда. Вдруг ты слышишь
шелестящий вздох - это шалун-ветер
на миг поднялся, всколыхнул листву и
тут же утих, словно побоявшись
доставить кому-нибудь беспокойство.
И тут же, звонкоголосые, пробегают
за лохматой Пальмой или Найдой
ребятишки. Белым и голубым окрашены
ставни дома напротив. Солнце стоит
над ним, и старый дом погрузился, как
в дрему, в свою собственную тень. Со
звучным скрипом открывается
калитка, звенит засов, и старушка-соседка,
переступив порог, вытаскивает за
собою молочную флягу на
двухколесной тележке - пошла за
водой.
И тут ты выходишь из комнаты.
Хозяева давно разошлись - кто на
службу, кто в школу, кто за хлебом и
молоком. Ты умываешься под
рукомойником, старенькое, но белое
как снег махровое полотенце с
вечера оставлено для тебя на
бельевой веревке. Бритвы и щетки,
возможно, нет при тебе, но это не
беда, и ты пробуешь пальцем отросшую
щетину, забавляясь мыслью о том,
какую конфигурацию могла бы иметь
борода, которую стоило бы отпустить.
Ты выпиваешь немного чаю, подогрев
остывший давно электрический
чайник. В прихожей, перед
помутневшим от старости и сырости
зеркалом приглаживаешь волосы -
расчески тоже, наверное, нет, но ты
без колебаний берешь хозяйскую.
Проверив, все ли находится при тебе,
ты вешаешь на обитую войлоком дверь
могучий замок, цепляешь ключ на
скрытый в укромном уголке гвоздик, в
последний раз проходишь двором и
оказываешься на улице. Надежда на
новые встречи живет в твоем сердце.
Ночь, ее бессонное начало, стоит еще
в памяти пугающим призраком, но
пройдет время, и она станет
романтическим, ностальгически-дорогим
воспоминанием, в какое превратится
когда-нибудь и история твоей
несчастной любви. Как же давно это
было, как невозвратно минуло… Где
вы - частные домики городских окраин,
где ты - моя любовь, где ты -
молодость...
|